Родичи - Страница 16

К оглавлению

— Убил, — услышал чукча тихий голос.

— А чего он мою жену, таки-таки! — ответил голос другой.

— Вторую душу загубил!

— Будь моя воля, я бы и тебя еще раз сожрал!

«Кола», — снова узнал Ягердышка, чувствуя, как пухнет от побоев физиономия.

— Потому и завис ты между небом и землей!

«А это Бала», — догадался чукча.

— Так и ты не в раю, — хмыкнул Кола. — Тем, кто чужих жен пользует, в рай тропинка не протоптана! А меня простят, я в состоянии аффекта находился, когда печень твою жевал. Око за око!

На сем разговор братьев закончился, и они вместе с дымком угасавшего очага отбыли по адресу «между небом и землей», оставив Ягердышку в окончательном расстройстве души.

Значит, я тоже не попаду в рай, сделал заключение молодой чукча. Значит, не долететь мне до Полярной звезды!..

Сердце сжалось.

Грех совершил я неискупный! Как Бала! За это его и съел Кола!!

Осознав невозможность свою попасть в рай Господень, Ягердышка уткнулся лицом в шкуры и заплакал, да так горько, так жалобно, как способна плакать душа простая и искренняя по-детски.

Слезы пропитали весь мех до самой земли, а потом он почувствовал прикосновение к своему темечку.

Сначала показалось, что это Кола вернулся или Бала, но касание было нежным, как будто ангельским. А потом он учуял пальцы, которые забрались ему в самые волосы и перебирали их ласково, отчего в подмышках стало жарко.

Ангел пришел, решил чукча.

А потом он услышал голос. Голос был женским и принадлежал Укле.

— Ягердышка, — нежно произнесла она.

На мгновение Ягердышка расстроился, что голос-то не ангельский, а потом задался вопросом, кто есть на свете ангел, и расслабился от мысли своей, и стал слушать голос эскимоски, как пение существа с Полярной звезды.

— Ягердышка, — пропела Укля, — ты мой муж, а потому нет греха на тебе. Не на чужую жену ты позарился, а потому пойдешь ты в свой рай, не сомневайся!

И были слова Укли елеем для Ягердышки, так что боль от побоев сошла с лица его, и слезы несчастия сменились на влагу умиления, и в который раз он подумал, как в жизни все бок о бок, смерть и жизнь, любовь и безразличие, Кола и Бала…

— Тьфу! — перекрестился и перевернулся на спину, вглядываясь в очертания своей жены Укли. Очистившиеся от слез глаза ласкали женскую тень, которая как-то незаметно приняла облик старика Бердана, сжимавшего в руках весло.

— А-а-а-а!!! — заорал Ягердышка, приподнялся и дунул на угли отчаянно, так что в чуме стало светло.

Спала на своем месте жена Укля, Берданом и не пахло, лишь физиономия, дважды нокаутированная, болела нестерпимо.

И тут Ягердышка вспомнил о своей находке. «Поди, сбежал», — подумал он, выскочил из-под шкуры и, сунув ноги в чуни, выбежал на улицу.

Подвывал ветер, собаки, вырывшие себе лежки, спали, а в небесах сверкал всеми цветами и их переливами — Великий Север.

Помочившись под столь феерическим освещением, Ягердышка допрыгал до нарт, сунул руку под мех и взвыл от боли. Найденыш прокусил ему палец.

— Да что ж такое! — возопил чукча. — Делаешь добро, а в ответ зло получаешь!

Но порыв ветра тут же охладил пыл его, подморозил боль, и чукча подумал, что со зверя нельзя спрашивать так же, как с человека, по причине неразумности животного…

Вторая попытка оказалась удачнее, Ягердышка ухватил медвежонка за загривок, рванул кожаную тесемку с рубахи и в одно движение перевязал найденышу мордочку.

— Чтобы не кусался! — проговорил парень, допрыгал до чума да так, вместе с медведем, и завалился спать…

— И где ты его поймал?

Голос принадлежал старику Бердану, явившемуся нежданным гостем.

Ягердышка, с трудом переживший предыдущую ночь, никак не мог разлепить глаза, но чувствовал, как его лицо облизывает слюнявый язык найденыша.

— Ишь, — прокомментировал старик. — Ласковый какой!

Ягердышка вспомнил, что накануне решил почитать Бердана старцем, а потому раскрыл глаза и перекрестился. Он хотел было положить крест троекратно, но мешал медвежонок, виснущий на руке.

— Приветствую тебя, святой старец, отец-пустынник! — с выражением произнес чукча и, ухватившись за Берданову руку, попытался ее облобызать.

— Спятил, — покачал головой старик, руку, впрочем, не убрал. — Как живность назовешь, однако?

— В честь тебя! — в религиозном порыве предложил Ягердышка.

— Вот этого не надо, — отказался старик. — Это не дело! Кто-нибудь станет меня кликать, а прибежит медведь! Медведя же кто позовет, прибегу я!..

Старик осекся, уразумев, что сказал что-то не то, а потом, кашлянув, сплюнул под ноги смолу и командным голосом указал:

— Собирайся! На промысел щокура пойдем! Помнишь, что неделю для меня ловишь?

Откуда-то появилась Укля, подняла с полу жеваную смолу и засунула черную в рот Бердану.

— Обронил, — пояснила.

— Ага, — согласился Бердан, зажевал быстро-быстро, строго посмотрел на Ягердышку и вышел вон.

Вспомнив свои ночные приключения, молодой чукча как-то особенно поглядел на Уклю, с большой нежностью во взоре, и, потупив глаза, произнес:

— Жена…

Эскимоска покорно склонила голову, и из ее глаз-щелочек, казалось, брызнуло светом, а оттого и у Ягердышки в душе рассвело. Да и синева ночных побоев смотрелась теперь несколько праздничней.

Ухватив под бок медвежонка, Ягердышка выбрался на волю, где его поджидал Бердан с веслом в руках.

— Зачем ты медведя с собой? — поинтересовался старик.

— Рыбкой его побалуем, — ответствовал Ягердышка.

— Моей рыбой! — вознегодовал Бердан. — Моей рыбой кормить медведя!!! — И вознес над головой карающее весло.