Родичи - Страница 55

— А сколь продолжительна будет болезнь?

— Месяц! — определил адвокат, и это могло быть правдой, так как алкоголь в организме народа чукчей не расщепляется, не вырабатывает нужных ферментов печенка, и потому, выпив пятьдесят граммов, чукча может видеть мир пьяным две недели. — Вы не волнуйтесь, все проблемы я беру на себя, и ваша безупречная репутация останется столь же кристально чистой!

Абрахам имел порыв поцеловать эскимосу руку, но род его насчитывал лет пятьсот, потому он с трудом сдержался и ограничился сердечным рукопожатием.

На сем расстались.

Разумеется, жирдяй Тромсе не понес тело чукчи в больницу, а ограничился покупкой десяти упаковок алказельцера и рвотного снадобья. Далее Ягердышкино тело было погружено в багажное отделение «Плимута» и отвезено в городской порт, где в огромном сарае проживали китайцы-нелегалы, над которыми руководительствовал мистер Ли, человек неопределенного для европейца возраста, коротконогий и желтый, как сыр.

За двадцать три доллара адвокат и товарищ Ли сговорились о попечительстве над смертельно пьяным Ягердышкой, который в этот момент существовал ненужной тряпочкой, продолжая висеть на плече эскимоса.

Тромсе погрозил Ли пальчиком, припомнив случай депортации аж пятисот китайцев одновременно.

— Сэкрэтность! — предупредил Тромсе.

Китаец улыбался, кивал головой, а про себя думал мыслишку, как бы половчее из этого узкоглазого адвоката с коричневой мордой приготовить утку по-пекински!

Помимо китайца Ли в сарае проживали еще человек шестьдесят его соплеменников, преимущественно мужчины, которых предводитель пристраивал по всей Америке поварами в китайские рестораны, имея с этого немалый барыш, большую часть которого переправлял на Родину в партийную кассу…

Никто не собирался переводить на Ягердышку дорогостоящий алказельцер, который азиаты с удовольствием пользовали вместо газировки. Оппоненты Мао просто налили в корыто холодной воды и поместили в него бессознанного чукчу. На третий час холодной ванны Ягердышка запел песню «Увезу тебя я в тундру», еще через три часа ему представилось, что каяк его перевернулся в океане и он тонет, потому стал плыть в корыте кролем… Через сутки с половиной Ягердышка протрезвел, но заболел температурой сорок.

Чукчу уложили под кусок брезента. Эмигрант дрожал всем телом и старался изо всех сил не откусить себе язык. К тому же пропала и куртка из оленьего меха, и беличья поддевка, и ватные штаны, и прадедушкины унты.

Ему дали попить горяченького — кипятка с половинкой алказельцера. Стало немного легче.

— Жира тюленьего! — попросил чукча, но его языка никто из китайцев не знал, и жира не дали. Потом только выделили плошку риса с вонючим соусом и еще кружку кипятка, но уже без алказельцера…

То ли от температуры высокой, то ли еще от чего, но Ягердышке вдруг стало так тоскливо, что, будь рядом прорубь, он бы, не задумываясь, в нее головой… Но проруби рядом не было, а снована свора китайцев, гомоняшая перед тем, как улечься спать на ночь.

Ягердышка немного поплакал в ладошки, а потом тоже решил заснуть, благо болезнь располагала, давила монетками на глаза.

И он заснул.

И вмиг проснулся оттого, что его трясли за воротник рубахи.

Открыл больные глаза, сбросив денежки, и лицезрел Кола и Бала.

Братья стояли, обнявшись за плечи, и с удовлетворением оглядывали Ягердышку.

Ягердышка схватился за крест, но креста на груди не было.

— Где Spearmint? — поинтересовался Кола.

— Да-да! — поддержал брата Бала. — Наша кучка!

Ягердышка понял, что наступил последний его час, почернел лицом и обреченно ответил:

— Нету Spearmint…

— Как нету? — изумился Кола.

— Нету, — развел руками чукча. — И куртку отобрали почти новую, и унты, и поддевку!.. Ничего не осталось! И крест с груди православного сняли!..

— Кто отобрал? — вскричал Кола.

— Кто снял? — вторил ему Бала.

Ягердышка обвел глазами храпящий сарай:

— Косоглазые!

Братья осмотрелись вокруг, заглянули друг другу в глаза и, сказав тихо: «Наших бьют!» — вдруг завертелись волчком, вскочили на нары и, взявшись за руки, побежали по нижнему ряду, вонзая пятки в животы китайцев. Добежав до дальней стены, они перепрыгнули на верхние койки и побежали в другую сторону, словно по клавишам рояля.

В сарае шестьдесят раз крикнули «Ой!», исполнив национальную песню сватающегося жениха.

В особенности досталось мистеру Ли. На его желудке станцевали стаккато

— традиционный охотничий танец бесстрашных эскимосов. Танец обязательно исполняется двумя мужчинами-братьями, а потому все прошло как нельзя лучше и по ритуалу. Мистер Ли хотел было кричать о помощи, что на коммуну напала Якудза, но призыву помешала провалившаяся в рот пятка Кола… Или Бала…

Нашли и унты, и поддевку, и крест. Все отдали Ягердышке, который заплакал от душевной благодарности и вспомнил родные просторы. Чукча капал на грудь с латунным крестиком, протягивая братьям для пожатия левую свою руку, правой же гладил распятие.

Получил он по руке больно, так что вмиг пальцы посинели.

— Выручай тут его! — обозлился Кола.

— А благодарности никакой! — вторил Бала.

— Где наша белая смола? — нависли над Ягердышкой братки.

— Я благодарен вам! — дул на отбитые пальцы чукча. — Душевно благодарен! Но сами видите, ограбили меня!

— Мы же вернули тебе все!

— Американцы споили, а зарплаты у меня не было еще!!! Не на что пока Spearmint купить!

— Твои проблемы! — оборвал Кола и дал Ягердышке по подбородку.

Не успела чукчина голова вернуться на место, как Бала треснул по ней в область глаза, который, оплыв, мгновенно закрылся.