Родичи - Страница 40

К оглавлению

— Чего?.. — не понял Штыков.

— Телевизор какой?

— Обыкновенный, — уточнил начальник охраны и снова сплюнул, на сей раз себе на ботинок…

В понедельник генерал-майор был на приеме у министра МВД. Они разговаривали как люди штатские, безо всяких обиняков.

— Знаете, сколько стоят ваши колеса?

Иван Семенович развел руками.

— Больше пятидесяти миллионов.

Министр был мужчиной крепким, спортивного телосложения, человеком русским, но со сросшимися бровями, а также с проплешинами в прическе. Он посмотрел на Бойко внимательными, уставшими глазами, думая, спросит ли визави: «Миллионов чего?» А он скажет утомленно и буднично: «Долларов, конечно».

Но Иван Семенович и без подсказки министра знал, что в долларах, а еще он знал, что цену генерал занизил, а потому позволил себе вопрос:

— А где сейчас колеса?

— В надежном месте. — Министр был краток. — Итак, что у нас по делу?

— Мало чего, — ответил Иван Семенович. — Дело чрезвычайно странное…

— В чем странность?

— До сих пор непонятно, откуда взялись эти вагоны…

Министр кивнул головой: мол, продолжайте.

— Вагон и локомотив абсолютно новые, первый раз в рейсе.

— Что здесь странного? — Министр почесал заросшую волосками переносицу.

— А то, что мы проверили вагоностроительный завод. Там никогда не производили этих вагонов, а также локомотива.

— А вы что хотели, чтобы они легально их строили?

— Какая разница, легально или нелегально. Вероятно, смысл был в том, чтобы переправить палладий в Москву, — Иван Семенович сделал паузу. — Лучше даже, если бы это были легальные вагоны, меньше подозрений.

— Арестовали руководство вагоностроительного?

— Так точно.

— Говорят что-нибудь?

— Говорят, что понятия не имеют про вагоны! Невозможно на заводе утаить левый заказ.

— Пытали?

— Что? — Иван Семенович едва не поперхнулся.

— Специальные средства воздействия применяли?

— Никак нет!

— Примените! — Министр вновь почесался. — Что насчет машиниста и его помощника?

— Жены говорят, что, как обычно, мужья ушли в рейс… Требуют, чтобы отдали тела для захоронения.

— Потерпят! Кто еще был в поезде?

— Проводница Розалия Семенович и студент медицинского института Михайлов А. А. Студенческий билет нашли.

— Что значит «А.А.»?

— Расшифровать инициалы не представляется возможным. Такой студент ни в одном из медицинских не значится.

— Что говорит?

— Все, кто находился в составе, погибли. В том числе и студент Михайлов.

— Жаль, — посетовал министр и попытался вырвать из переносицы волосок.

— Дело в том… — Иван Семенович поерзал в кресле. — Дело в том, что тело так называемого студента Михайлова исчезло из морга.

— Как исчезло?

— Также исчез и патологоанатом Ахметзянов.

— Тоже мертвый?

— Живой.

— Что же получается? — Министр покрепче ухватился за волосок, тот скрипнул и выдернулся. — Получается, что он труп упер?

— Может быть.

— В розыск объявили маньяка?

— В местный.

— Объявляйте в федеральный, — приказал министр, затем встал, одернул китель и, не дожидаясь ответа, отдал честь, тем показав, что прием закончен.

Честь Иван Семенович в ответ отдать не мог по причине аппарата Илизарова, а потому вытянулся и кивнул головой…

Никифор Боткин очнулся на третий день пребывания в Москве в отдельной палате, с цветами на тумбочке и телевизором. В вену капал физиологический раствор или еще что, а вокруг была такая тишина, что хирург подумал, будто вовсе не приходил еще в сознание, а пребывает в глубинах подсознания, о котором некогда поведал Зигмунд Фрейд.

В городе Бологое ни в одной больнице таких палат не было, уж об этом Никифор знал наверняка.

Тем не менее, находясь в глубинах своего подсознания, Никифор ощущал сильную головную боль, плохое зрение правым глазом, но вместе с тем необыкновенную тягу к жизни со всеми ее коллизиями и радостями.

Тело Никифора встрепенулось, а подсознание устремилось оплодотворить сознание.

Пыхнуло из форточки морозцем, Никифор Боткин окончательно вошел в себя и несколько испугался чужих заоконных запахов… Он попытался приподняться, но в голову словно чугуна залили, а потому Никифор лишь жалобно застонал.

На его стон явилась медсестра, та, с которой он делил диванчик в ординаторской, которая вытянула из него сексуальную энергию, на время опустошив душу от гениальности. Увидев искус во плоти, хирург Боткин застонал еще жалобнее и запекшимися губами произнес:

— Я больше не могу!..

— Я приехала, как только узнала, что тебя перевели в Москву! — Медсестра улыбнулась почти материнской улыбкой, в которой Никифор заподозревал знак ненасытности матки, желающей заполучить от него плод: не дитя человечье, а его гениальность.

— Я знаю-ю, — прошептал Боткин. — Ты хочешь стать гениальной вагиной!

— Ой! — вскрикнула медсестра, которая в действительности хотела лишь прижать голову несчастного к своей не слишком большой груди и укачать ее, болезную, чтобы муки отошли от мозга. Она никак не могла думать о таких сублимативных материях! Для этого у нее многого не хватало в сером веществе, а потому она с ужасом предположила, что военный хирург чересчур поковырялся в извилинах Никифора, нарушив мыслительные закономерности.

— Не дамся я твоей вагине! — Никифор нашел в себе силы приподняться. — Уж лучше умру, чем расплескаюсь в твою утробу! — И добавил: — Катька!

Потом он закричал: «Сука, сука!» — и с неистовой силой принялся биться головой о спинку кровати.

Медсестра бросилась к Никифору, обхватила любимую голову и заговорила на ушко любимому что-то ласковое, успокаивающее, так что Боткин и впрямь, еще немножко потрепыхавшись рыбешкой, успокоился и закрыл глаза. А еще через несколько секунд сознание вновь ушло от него…