Родичи - Страница 11

— Скажите, — спросил раненый, — женщина в вагоне… Что с ней?

В таких случаях полагалось отвлекать больного.

— Вам сейчас лучше закрыть глаза и поспать. Говорить не надо.

Молодой человек подчинился и вскоре заснул, а во сне все говорил, говорил: «Студент Михайлов я, Михайлов!.. Студент…»

Его привезли бессознанным в Центральную больницу города Бологое. Несколько часов он лежал в коридоре, и лишь под утро санитар прикатил его в смотровую.

Никифор Никифорович Боткин, дежурный хирург, откинул простыню с тела пострадавшего и громко сказал:

— Чистый йогурт! Я таких белых и не видал!

И добавил:

— Глядя на такого, сам о себе подумаешь, что негр или, на худой конец, помесь какая!

Посчитал пульс и померил давление:

— Ого! Двести двадцать на сто восемьдесят!

Принялся пальпировать живот, который оказался каменным, обернулся на медсестер и, заметив, что девицы косятся не туда, куда положено, сам взглянул и признал, что «силен братец»! Потом добавил: «Был!» И, накрыв полотенцем пах пострадавшего, увидев струйку крови из уха, подумал, что через несколько минут понадобится простыня. На всякий случай Никифор Никифорович Боткин оттянул белесое веко и поглядел на зрачок голубого глаза.

— Не реагирует, — констатировал хирург.

— Никифор Никифорович, — запросили медсестры. — Его бы в реанимацию!

— Его в морг через пять минут, да и где я вам реанимацию возьму! Сами знаете, что не поможет ему реанимация, да и реанимировать нечем! А у него внутричерепная травма, — распалялся хирург, — и все органы внутренние разворочены!

Никифор Боткин расстроился. Нося фамилию великого врача, в молодости нагло врал, что правнук. Распределенный в Бологое, сначала переживал, что больные мрут от недостатка больничных мощностей, потом привык настолько, что считал себя бетонной стенкой непрошибаемой! А здесь вот сам своему волнению подивился. Значит, не все еще закостенело.

Впрочем, осознание в себе пусть даже и небольшой чувствительности никак не меняло отношения к происходящему.

— В морг, девочки! — и развел руками. — А я не Бог! Не Бог!!! И нейрохирурга у нас нет! Нет у нас нейрохирурга и томографа нет! Ничего нет!!!

С этими словами однофамилец гения покинул смотровую, а медсестры все смотрели на альбиноса, дивясь на увядающую красоту, а потом застали картину смерти.

Молодой человек выгнулся коромыслом, открыл глаза, выплеснул из них небо и, протяжно выдохнув, умер.

Девицы-медички в этом случае определились как особы чувствительные и все вместе, капая на линолеумный пол слезами, повезли каталку к лифту. Отдавая мертвеца патологоанатому, одна даже перекрестилась, погладила белую прядь волос, торчавшую из-под простыни, другая же подумала о несомненной профессиональности Никифора Никифоровича: пострадавший скончался после его ухода на шестой минуте. Медсестра была горда, так как изредка делила с хирургом Боткиным диван в ординаторской. Тут ассоциации привели ее к воспоминанию о наброшенном полотенце, и девушка решила про себя, что в Боткине более ценит профессионала, а потом уже человека…

Так уж повелось в народе, что патологоанатомов принято считать алкоголиками и вместе с тем людьми с нервами-веревками — кто ж другой на такой работе потянет!

Патологоанатом Центральной больницы города Бологое Ахметзянов мог выпить литр без особого ущерба для мировосприятия, а потому пил крайне редко.

— Зачем, — вопрошал он, — зачем, если реальность после водки столь же непривлекательна! Пить хорошо, когда настроение поднимается или алкоголь дает на время забыть о серости бытия, а так выходит перевод продукта! Недешевого, — подмечал…

Принимая очередную жертву катастрофы, специалист по мертвой плоти хотел было поострить с медсестрами, но, видя их дождливое настроение, отказался от вступления в диалог, подписал бумажку и запер дверь, оставшись с мертвецом.

— Двенадцатый сегодня, — подсчитал Ахметзянов. — А до вечера не близко!

Набрав дюжину покойников, патологоанатом и не думал начинать работу. Успеется, решил, почитывая журнал «Российский балет», разглядывая на фотографиях молоденьких балерин, имея свое мнение о реконструкции Большого.

Мать Ахметзянова, в бытность солистка Казанского театра оперы и балета, привила сыну трепетность по отношению к своему искусству, даже хотела отдать его в семилетнем возрасте в Вагановское училище, но дед — татарин с кривыми ногами, привыкшими обнимать лошадиные бока, — увесисто заявил: «Нам в семье только педераста не хватало!»

Благодаря деду мальчик получил возможность провести «босоногое детство», практически жил на улице в компании себе подобных. Снимал с пьяных часы, оправдываясь тем, что мусульманам Коран запрещает пить, а потому руками Ахметзянова Аллах карает грешных…

Но вместе с кражами и драками юный Ахметзянов регулярно посещал материнские спектакли и потрясался, какие фантастические па выделывают эти худые жилистые ноги! Как будто в них, под кожей, не мускулы, а чудесные механизмы! А как гнется спина!.. Он единожды попробовал вот так откинуться назад и слег на месяц в больницу, где его разместили на вытяжке и приходилось мочиться в утку… Подросток в самом деле обожал балет, а если быть точнее, боготворил участников сего действия. Ни драматургия, ни оформление его не волновали вовсе, только ноги, руки, спины… Когда его мать умерла на сцене и, уже бессознанная, докрутившая фуэте за кулисы, рухнула лицом прямо в канифоль, он смотрел на нее, заливаясь слезами, и думал, что хочет заглянуть внутрь материнского организма и обнаружить ту чудесную механику, делавшую ее тело при жизни волшебным…